Летом 2024 года группа Moscow-Kampala выпустила свой первый альбом «Сон Ивана» («Ivan’s Dream») — удивительную фантазию на тему русского и восточноафриканского фольклора. Основатели группы, певица Татьяна Шишкова и звукорежиссер Илья Изотов, отправились ради этого проекта в Уганду. Там они прожили год, нашли местных музыкантов, записали альбом и даже во второй раз стали родителями. Лев Боровков обсудил с ними, каково это — работать в одной студии с принцем, как в Африке воспринимают ошибки и почему местным музыкантам порой сложно понять минорные гармонии.
— В Африке вы оказались не в первый раз: вы ездили туда на гастроли с «Джаз Бас Театром» Алекса Ростоцкого. Замысел русско-африканского альбома возник уже тогда?
Татьяна Шишкова: Эти концерты были «пинком», открывшим для нас Африку и ее культуру. После гастролей в 2012 году у Алекса вышел диск «Песни озера Виктория и русских равнин» — идея русско-африканского альбома уже витала в воздухе. А вот чтобы мы уехали так надолго — это было стечение обстоятельств. Всё началось во время пандемии: у Ильи было стойкое ощущение, что надо куда-то ехать, где не будет строгих ограничений. Африка казалась далекой от проблем всего остального мира.
Илья Изотов: Конечно, ковид затронул и Африку, но из-за меньшего давления со стороны государства там всё было не так жестко. Когда в России все были заперты по домам, я спокойно там катался на мотоцикле. В 2022 году я приехал к Гере [басист Герман Мамаев. — Прим. редакции] в Уганду — просто посмотреть, что там происходит с музыкой. Гера уже десять лет живет там, у него жена (местная принцесса) и дети, он интегрирован в местное сообщество, играет с лучшими музыкантами. Это важно, потому что в Африке всё строится вокруг комьюнити и семьи. Если ты не внутри, ты просто турист, который часто становится легкой добычей.
Когда ты впервые попадаешь в Африку, кажется, что это сплошной хаос: везде бардак, сложно понять, кто есть кто, все вечно опаздывают, хорошо по-английски мало кто говорит. Зато музыка звучит повсюду, каждый угандиец так или иначе умеет танцевать, играть на барабанах и петь, это культура, но поначалу трудно разобраться, кто действительно мастер. Мы привыкли к тому, что жизнь устроена по определенному распорядку, как московское метро — зашел, заплатил деньги, тебя довезли. Там не так. Там тебе надо разбираться в хаосе и решать кучу вопросов параллельно.
— И что вы обнаружили интересного в местной музыке?
ИИ: В Уганде очень популярен современный госпел. Вот, например, Бенджи Касуле, брат жены Геры. Он очень круто поет, талантлив, с отличным бэндом, настоящая звезда. Госпел в Африке — не просто стиль музыки, а целая культура, обращение к Богу. Жанрово это может быть что угодно: поиграл ты в церкви на барабанах, зачитал рэпчик, спел строчки из Библии в стиле афропоп, неважно. Всё это госпел. То есть первая большая составляющая музыки — религиозная. Еще там есть большой пласт городской поп-музыки, которую делают под копирку с Америки, но с местным колоритом, потому что, как и везде, есть глобализация и культ западного образа жизни, активно насаждаемый медиа. Очень много автотюна, ну и в целом такая локальная версия того, что показывают по телевизору в любой стране.
Есть и культура регги, которая давно выродилась на Ямайке, а в Африке живет и процветает. Со многими отличными музыкантами мы познакомились в регги-клубе «154». Это даже не клуб, а культурный центр растафарианства и церковь — там проходят музыкальные джемы, отличная расслабленная атмосфера.
В Уганде первоклассных музыкантов много, но у большинства нет теоретического образования, они не могут играть по нотам. Танец, музыка, сказки и обряды передаются от человека к человеку, как это было и в нашей культуре еще сто лет назад. Кстати, в Африке танец, музыка и язык спаяны друг с другом — это вещи, которые никак нельзя разделить в голове африканца, причем танец на первом месте. Нас больше всего заинтересовала подлинная традиционная культура, которая в Африке жива до сих пор. Вот туда мы и стали копать.
— Таня, а как ты стала во всём этом участвовать?
ТШ: Я в это время сидела в Москве. Как-то звонит мне Илья: «Давай ты споешь что-нибудь, а мы здесь ради прикола сделаем аранжировку». Я сначала подумала, что это ерунда, но он настоял: «Пришли хоть что-нибудь, лучше в мажоре, потому что здесь в основном только мажор и играют». Я зашла на свой YouTube-канал, увидела песню «Сашенька», которую Сергей Старостин записал лет двадцать назад. Она в мажоре и очень простая. Думаю, справятся. Записала дорожку под метроном и отправила. А они мне в ответ присылают такую красивую аранжировку, что я и представить не могла.
ИИ: Когда мы получили твою запись, Джордж просто завис. Джордж Баликудембе — наш друг и великолепный музыкант, с которым Гера участвовал в проекте Ra256 & Ruzungu и других коллективах. Джордж несколько лет играл в Ndere Troupe, лучшем и самом известном традиционном музыкальном коллективе Уганды, в культурном центре «Ндере». Это такое огромное культурное пространство в Кампале, которое лет пятьдесят назад построили европейцы, чтобы показывать для белых людей за столиками шоу с участием африканцев. Так вот, Джордж вообще не понял, что ты там поешь, как считать ритм и, самое главное, как под это танцевать. Он посидел, послушал, потом взял адунгу [разновидность африканской арфы. — Прим. редакции] и сыграл соло на все восемь куплетов. Потом включил запись снова и сыграл еще одно соло с самим собой. Мы получили одинаковые куплеты с двумя соло, полными дикого свинга, смещений всяческих. Я смотрел на это с открытым ртом — было ощущение, что он просто набулькал не пойми чего. В конце он сыграл относительно простую ритмическую партию и только потом — прямой бит, и всё встало на свои места. То есть всё это шло от сложного к простому, противоположно той последовательности, к которой мы привыкли. У среднестатиcческого музыканта такое просто не укладывается в голове, а для такого музыканта, как Джордж, в начале сыграть прямой бит — это скучно. Он может сделать это идеально, но ему так неинтересно. Кстати, записывали мы всё это во время музыкальной экспедиции по Уганде, куда мы отправились с Герой, Джорджем и Ra256, прямо в номере гестхауса в Лире на севере страны.
— И как вы работали над аранжировками при таких разных подходах?
ИИ: Работа в студии происходила так, как это принято в Уганде: я одновременно был и звукорежиссером, и аранжировщиком. Я говорил, кому, на чем и как играть, и мы писали обычно один дубль. Например, музыкант брал шейкер и играл всю песню в разных вариациях, как он это видит. Потом мы с Герой собирали из этого развитие композиции, аранжировку в нашем понимании. Это было необычно. Для африканца же песню можно играть десять часов, пока все не утанцуются и не устанут. Форма для них — не главное. Как и зачем делать развитие в трехминутной композиции, они не знают.
ТШ: Когда они прислали мне первую версию, я была в Москве, болела, совсем без голоса. Слушаю и думаю: «Блин, как круто!» Тут же захотелось добавить барабаны, перезаписать вокал, прописать бэки. И гитара Геры так интересно звучала, я даже подумала, что это клавиши.
ИИ: Это концептуальное решение. Всё построено на традиционном звучании. В альбоме нет солирующих западных инструментов, как нет и барабанной установки. Если есть соло, то это адунгу, перкуссии или голос. Если барабаны, то традиционные. Кстати, барабаны нам специально изготовил мастер из деревни Мпиги, и про этот процесс я снял фильм, который сейчас монтирую.
— Таня, как ты подбирала репертуар? Искала ли песни, где наши и африканские музыканты смогут легко прийти к общему знаменателю?
ТШ: Я выбрала семь песен из девяти. Два исключения — «Itwahika», ее написал Джордж, Илье она очень понравилась, и «Горе», ее Илья нашел у моей любимой Ольги Сергеевой. Всё остальное я подбирала сама. В 2023 году я прилетела в Уганду. После «Сашеньки» я не сомневалась, что ребята справятся с любой задачей. Единственное, обо что мы споткнулись, — это минорный звукоряд. Мы начали работать над песней «Ой, там на горi» как обычно: я записала вокал, Джордж сел импровизировать. Он играет, а мы слышим, что он не понимает, какие ступени надо повышать, какие понижать. Мы ему говорим: «Джордж, это же минор!» А он: «Какой еще минор?» Так выяснилось, что он вообще не имел понятия о разных ладах. Мы взяли адунгу, покрутили колки, настроили ее под минор. Он был в восторге — для него словно новый мир открылся.
ИИ: Джордж, кстати, очень непростой парень по происхождению — он принц из угандийского королевства Рвензуруру. Он быстро учился: освоил не только натуральный минор, но и дорийский, который у нас появляется в «Порушке». Обычно на то, чтобы появилось гармоническое мышление, уходит гораздо больше времени. Гармония в культуре Джорджа в целом простая. Главное — ритм. В Африке нет четкого понятия такта или размера, там мыслят более крупными единицами — периодами, законченными ритмическими фразами, которые потом могут закольцовываться и развиваться. Барабаны воспринимаются не как какой-то шумовой эффект, а как настоящий тональный инструмент. Они играют так, чтобы партии баса или адунгу не пересекались с партиями барабанов, а сосуществовали рядом, чтобы инструменты звучали друг между другом.
ТШ: Я так и не разобралась на сто процентов, как мыслит Джордж. Это какая-то магия. Он, например, импровизирует на адунгу, ведет полиритм, где-то смещает доли, поет разными голосами и притом еще всё время улыбается. Как он поет так чисто, уму непостижимо. У тех африканских музыкантов, с которыми мы работали, вообще не было трудностей с тем, чтобы спеть и сыграть всё с первого дубля чисто и ровно. Я ни разу не видела, чтобы он ошибся. Да и в целом понятия ошибки как такового у африканских музыкантов нет. Они играют и поют так, как чувствуют в данный конкретный момент времени, и это считается не лажей, а нормой. Поэтому ошибок не бывает. Вот, например, в Москве вокалистки вечно закомплексованные, постоянно заморачиваются, дотянули они ноту или нет. А там этот вопрос даже не обсуждается. Там есть такое понятие, как питч, то есть уникальный строй голоса певца — чуть завышенный или заниженный. Это делает каждого вокалиста особенным, и за эту индивидуальность их любят.
Мне тоже было чему поучиться. После того, как аранжировки были записаны, я переписывала свой вокал под живые традиционные африканские инструменты, ведь звучание у них подвижное, не чистое. Надо было включить уши на адунгу, энангу [струнный инструмент, отдаленно напоминающий цитру. — Прим. редакции], акого (калимбу), барабаны и так далее. Здесь мне очень пригодился опыт работы в Marimba Plus с маримбой Льва Слепнера, у которой тоже звук постоянно плавает.
Вот эта вещь, что мне ни разу никто в Африке из музыкантов не сделал ни одного замечания, — это просто слом сознания. Они никогда не скажут, что ты налажал. Они просто тебя принимают, какой ты есть. В конце концов мы поняли, что нужно не стремиться к совершенству, а просто расслабиться и наслаждаться процессом.
— Когда я слушаю ваш альбом, то слышу и русскую, и африканскую музыку одновременно. Фьюжном это назвать язык не поворачивается. Хотели ли вы сделать музыку, которая всё-таки укладывалась бы в рамки какого-то стиля? Сколько вообще в этой музыке от вас и сколько от африканцев?
ИИ: Мы работали интуитивно. Начали с «Сашеньки», услышали, как это звучит, и просто шли дальше, не задумываясь. Все сомнения и желание классифицировать результат у нас отпали. Самое главное — мы занимались музыкой все вместе, сообща. Мы собрали разных музыкантов, с разным подходом, и это обогатило наш звук. Каждый внес что-то свое. Джордж играл на адунгу и перкуссии, Исма Алакин — на больших барабанах. На одном треке появился Винсент Руангабо, он играл на джембе и энанге [джембе — ударный инструмент, а энанга — еще одна разновидность африканской арфы. — Прим. редакции], и у него свой особый, ни на что не похожий стиль. Он играет очень блюзово, с оттяжкой, «назад», и это добавляет особое настроение. Многие западные артисты используют африканских музыкантов в качестве живых сэмплов: говорят им, где вступить, где остановиться, что играть. Мы так не делали. Мы учитывали их возможности и ограничения, но главное — это было совместное творчество.
— Таня, ты разноплановый человек, и есть ощущение, что ты можешь спеть вообще что угодно. Чувствуешь ли ты себя комфортно во всех жанрах? Как ты выбираешь, в каких проектах участвовать?
ТШ: Я выбираю жанр, который меня заряжает энергией. Когда я пою народные песни, я чувствую, что меня «прет» — это мощный поток, мне становится хорошо. Я занимаюсь тем, что приносит мне удовольствие и вдохновение. Раньше, когда я училась в колледже [Московский колледж импровизационной музыки. — Прим. редакции], мне был важен джаз, но сейчас фольклор и поп-музыка ближе к моему состоянию.
Вообще, всё новое в моей жизни происходит благодаря знакомству с какими-то людьми, они меня обогащают. Если кто-то поделится ссылкой и мне понравится, я начинаю этим заниматься. Записываю видео или даже просто пою дома для себя, мне это приносит удовольствие. Всё через людей. Так я попала во фламенко, например [с 2014 года Татьяна — участница российского фламенко-проекта Flamencura. — Прим. редакции]. Я погрузилась в это на годы, потому что почувствовала, как заряжаюсь энергией. Я всегда занимаюсь тем, что меня питает. Не думаю о трендах, а просто выбираю то, что приносит мне радость.
— Альбом «Ivan’s Dream» назван в честь твоего младшего сына, родившегося в Уганде. Название это, по твоим словам, возникло потому, что работать над альбомом ты могла, только когда Иван спал. Как ты умудряешься совмещать творческую карьеру с материнством?
ТШ: Сложно, но я стараюсь. У меня есть няня пару раз в неделю, мама помогает по выходным. В это время я или сплю, или работаю. Старший сын большую часть времени в садике, а дома умеет сам себя занимать, но мы всё равно проводим много времени вместе. У нас с ним даже есть система обозначений, чтобы он понимал, когда можно играть, а когда нужно дать маме поработать или отдохнуть. Я не идеальная мама, у меня, бывает, нет сил. Мне надо где-то набрать энергии — на сцене или в студии с микрофоном. А потом я могу ее отдавать детям.
— В каких проектах, кроме Moscow-Kampala, ты сейчас участвуешь?
ТШ: Регулярно участвую в спектаклях фламенко в Питере. Если нужно, подменяю вокалистку в Marimba Plus. Часто работаю в студии, записываю вокальные партии для диджеев на сервисе SoundBetter.com, который популярен среди музыкантов по всему миру. Это дало мне много практики, экспериментов с гармониями, приходится адаптироваться к разным стилям. Постоянно появляется что-то новое. Недавно работала с питерским Imperial Orchestra и его программой по Хансу Циммеру — пела музыку из фильма «Дюна». Работаю со студиями озвучения, это тоже интересные проекты. Например, в сериале семь женских ролей, а озвучивает их одна актриса: нужно уметь за секунду переключаться из одной роли в другую. Еще я преподаю, сейчас пишу свой первый обучающий онлайн-курс по вокалу.
— О чем ты мечтаешь? Есть что-то особенное, чего ты хочешь достичь в своем творчестве?
ТШ: Да, у нас с Ильёй общая мечта — создать масштабное, красивое шоу. Клубные концерты — когда стоит десять столиков, люди едят и слушают музыку — мне уже надоели, хочется большего. Очень нравится, что делает Соланж, хочу что-то подобное: с продуманным светом, постановкой, танцами. Это должно быть не просто выступление, а представление, которое захватывает. Я в своей голове рисую шоу, где важную роль играют африканские артисты, где есть обмен энергией, культурой, где я не просто «звезда на сцене», а часть чего-то большего, концептуального и содержательного.
Было бы здорово сделать шоу, где будут сочетаться элементы русского фольклора и африканской музыки. И чтобы обязательно все танцевали, включая меня. Не хочу ничего искусственного, нарочитого — не вижу смысла петь не по-русски, притворяться египетской царицей или танзанийской принцессой. Я прошла через множество мультикультурных проектов, где по чуть-чуть от всех стран, но мне так некомфортно, потому что нет пространства для высказывания, приходится притворяться кем-то еще. А хочется, чтобы это было живое, эмоциональное, душевное представление. Нечто, что вызывает у зрителей сильные эмоции, заставляет задуматься, может быть даже ощутить катарсис. Важно, чтобы каждый нашел в этом шоу что-то свое, чтобы оно было доступно и понятно широкой аудитории, независимо от культурного фона.
— В Африку вы с Ильей планируете вернуться?
ТШ: Да, надеемся туда полететь в конце декабря или январе, чтобы поработать над новым альбомом. Главное, чтобы всё сложилось: и обстоятельства, и деньги чтобы накопились, и идеи родились. Африка для нас — это место, где легко раскрыться творчески. Там совершенно другой подход к музыке, нет напряжения.
ИИ: Там не чувствуешь никаких ограничений, и это вдохновляет. Джон Колтрейн и Майлз Дэвис опирались на африканские корни, на первоисточники свинга. Логично ехать именно туда, чтобы этим всем напитываться. Зачем копировать каких-то американцев, которые и сами — чьи-то копии? В Африке чувствуешь настоящий пульс музыки.
— Таня, напоследок: что бы ты посоветовала молодым вокалистам?
ТШ: Совет первый: рожайте детей [смеется]. Нет, серьезно, это вас невероятно разовьет как людей и как музыкантов. А второй совет: найдите свой звук и не теряйте его. Отстаивайте свой голос, свою базу, свою основу. Нет ничего важнее вашей индивидуальности. Не нужно подстраиваться под чужие ожидания. Ну, и я порекомендовала бы брать пример с африканских музыкантов: там все поют спокойно и уверенно, без напряжения, без порванных связок. Самое главное — чувствовать музыку и наслаждаться процессом.
К публикации интервью подготовила Наталья Югринова.
Фотографии Ильи Изотова.
Слушать на Bandcamp | Яндекс.Музыка | Spotify
Спасибр! Татьяна – волшебная!!
Благодарю за альбом, мне он сразу понравился 👍 сделал короткое резюме на моем канале – слушайте мой подкаст – https://t.me/discor/7140