Письменность, импровизация, раскол и немного джаза

Композитор, дирижер, валторнист Гюнтер Шуллер

Нередко говорят, что разделение на жанры — это набор условностей и общих мест, скрывающих истинное многообразие музыки. Но, как мне кажется, огульное отрицание установившегося жанрового деления — такое же общее место. При некотором внимании и интерпретационном усилии можно различить основания такого деления.

Скажем, часто джаз противопоставляют академической музыке (для удобства будем называть ее «классика»). Но современному слушателю это противопоставление кажется непонятным и нарочитым: ведь давно есть академический джаз, который отучился в консерваториях и колледжах и который вполне на короткой ноге не только с Гиллеспи, но и с Бахом, а множество известных композиторов с академической подготовкой — Гершвин, Равель, Мийо, Стравинский и другие — так или иначе обращались к джазу. На чем же тогда строится такое противопоставление?

Игорь Стравинский, «Эбеновый концерт». Исполняют кларнетист Вуди Хёрман и его оркестр

Очевидно, на изначально присущем европейскому музыкальному миру противостоянии между двумя музыкальными традициями — письменной и импровизационной. Первая проводит грань между композитором и исполнителем. Во второй это распределение не столь отчетливо. Существование «письменного» и «устного» не является уникальным лишь для музыки ХХ века, когда джаз и классика начали бороться за своего слушателя. Наряду с «высоким» академическим жанром всегда существовала народная музыка, которую практически не фиксировали. (Оставим за скобками Восток с его сложной системой классических импровизационных традиций, во многом разработанных на основе канонических музыкальных трактатов.)

В противостоянии джаза и классики, таким образом, скрыто фундаментальное диалектическое свойство европейской культуры — сосуществование двух типов отношения к истории. Письменная традиция подразумевает наглядное присутствие истории, то есть прошлого, в настоящем — в виде текстов, нотного письма и выраженных эксплицитно техник исполнения, сочинения, интерпретации музыки. Прошлое актуализируется, воспроизводится в настоящем; академическая традиция будто бы пытается сохранить, запечатлеть мгновение, она всегда рефлексивна, обращена к тому, что уже было. В джазе, народной музыке, импровизационной музыке история присутствует неявно — как неотрефлексированный поток и основание; таким же образом история скрыта в кольцах ствола могучего древа, год за годом крепнущего и разрастающегося. Импровизационная музыка обращена к настоящему моменту, в котором прошлое сокрыто, снято, если пользоваться гегельянской терминологией. Иначе говоря, история проявляет себя в джазовой музыке как бессознательная творческая сила настоящего момента в противовес осознаваемому, непосредственному присутствию памяти в академических партитурах.

Дариюс Мийо, «Сотворение мира» (1923). Исполняет Духовой ансамбль Университета Майами, дирижер — Шеридан Мур

Такое противопоставление характеризуется идеализацией естественнего, «дикарского», или же, напротив, «высокого», сложного, «чистого». Оно подразумевается также в атаке романтизма и философии жизни, превыше всего ставящей порыв, на рационализм и культуру. В рамках джаза и академической традиции появлялись фигуры, пытавшиеся отрицать прошлое, преодолеть память ради того, чтобы породить нестереотипную, неслыханную красоту, чтобы вырваться к интенсивному, пылающему «сейчас». Однако между фри-джазом и, к примеру, Джоном Кейджем есть много сущностных отличий. И неидиоматическая импровизация, и американский авангард пытаются преодолеть прошлое, однако там, где Кейдж предпочитает опираться на дисциплину и разум, джаз и импровизация обращаются к спонтанности, потоку.

Академизация джаза, появление академической экспериментальной музыки, free improvisation, стохастической музыки, интерес композиторов Запада к восточной музыке, лишь нарастающий и крепнущий с того момента, как Дебюсси услышал звучание индонезийского гамелана на Всемирной выставке в Париже, — всё это признаки освоения неписьменной культуры Западной традицией (письменной, построенной на истории, но гибкой и способной к адаптации). «Высокая», то есть письменная, академическая культура тесно связана с институтами власти и экономическими институтами. Такая позиция тесно связывает ее с общественным порядком и, следовательно, социальным неравенством, с сохранением и воспроизводством. Однако всё записанное — лишь «партитура, которую нужно сыграть живой мысли», как говорил советсткий философ, филолог и переводчик Владимир Бибихин. А посему диалог между письменной и устной (импровизационной) культурой неизбежен. Академизм сообщает джазу социальную и культурную респектабельность, джаз и экспериментальная музыка дарят академической традиции жизненные силы и надежду на то, что она способна транслировать не только утверждение социального порядка, завернутое в разглагольствования об общечеловеческом содержании академической музыки, но и быть дорогой к свободе как возможности выбора между модусами существования, насыщенными альтернативами и жанрами, а не к свободе как безразличию в мире мнимого разнообразия, не имеющего под собой оснований.

Gunther Schuller, “Transformation”

Некоторые композиторы и импровизаторы пытались найти способ совместить джаз и классику. Существует ряд работ и фигур, которых можно с разной степенью очевидности причислить к так называемому «третьему течению» (third stream) — направлению, которое пытается заполнить разрыв между классической музыкой и джазом. «Третье течение», как характеризовал его один из идеологов, Гюнтер Шуллер, — это не джаз и не классика. Это не джаз, сыгранный на классических инструментах, и не классика, которую играют джазовые музыканты. Это в буквальном смысле что-то третье. Для «третьего течения» важны как импровизация, так и опора на классическое письменное музыкальное наследие. Эта музыка интересна тем, что ломает наши привычные ожидания: вполне классические построения вдруг расцвечиваются джазовыми мелодическими оборотами, а ровный ритм обогащается свингом. Любопытнее всего то, что музыка не становится от этого эклектичной, не превращается в коллаж, а наоборот, звучит предельно цельно и самобытно. Несмотря на потенциальную плодотворность такого гибридного подхода, он, скорее, остался занятным экспериментом вроде попыток переигрывать Баха со свингом и импровизационными джазовыми каденциями. К сожалению, пока так и не возникло нейтральной территории, на которой властвовали бы одновременно и джаз, и академическая музыка. Быть может, их полноценный и убедительный синтез, который увлечет как музыкантов, так и критиков, — всё еще дело будущего.

Об авторе

Юрий Виноградов

Музыкант-импровизатор, саунд-продюсер и историк философии. Ведет Telegram-канал «Механика звука». Музыка на Bandcamp: Yuri Vinogradov.

Добавить комментарий

Jazzist в соцсетях

Архивы

Свежие комментарии