В своей книге «Discaholics! Record Collector Confessions Volume 1» шведский саксофонист Матс Густафссон интервьюирует коллекционеров винила и среди прочего спрашивает их вот о чем: «Какая пластинка, на ваш взгляд, может спровоцировать землетрясение?» Вопрос этот волнует его неспроста: почти любая запись, в которой участвует сам Густафссон (а он ежегодно выпускает четыре-пять альбомов с самыми разными музыкантами и коллективами) могла бы стать подходящим на него ответом. Его музыка всегда «слишком»: оглушительная, тяжеловесная, неудобная, провоцирующая — и описывать ее хочется в таких же эпитетах. Самая известная группа Густафссона The Thing похожа на то, как если бы Кинг-Конг и Годзилла решили сойтись в экспериментальном джеме, а не в смертельной схватке. Психоджаз-проект Fire! (и его расширенная версия Fire! Orchestra) по шквальности звука не уступает мастодонтам построка. А хип-хоп-коллаборация Anguish с MC Dälek полна такой ярости, что будто бы с размаху бьет слушателей обухом топора по голове. И это не считая записей с десятками музыкантов, специализирующихся на любых «непростых» жанрах (нойз, дроун, панк, авангард) — от Феннеша и Merzbow до Петера Брётцманна. Словом, не музыка, а разрушительная стихия, сметающая все вокруг.
В этом смысле появление в 2018 году нового фри-джазового коллектива The End выглядело кульминацией всех предыдущих попыток снести любые жанровые ограничения, не оставить камня на камне в мире «пост-пост и мета-мета». Тем более что прочие участники группы явно разделяют идеологию Густафссона и не чужды экспериментам, о чем можно судить по их послужным спискам: вместе с ним во всадники звукового Апокалипсиса записались еще один экспериментатор-саксофонист Хьетиль Мёстер (Møster!, Zanussi 5), вокалистка София Йернберг (Fire! Orchestra), гитарист Ultralyd Андерс Хана и барабанщик Берге Фьордхейм из группы Cloroform. На дебютном альбоме «Svårmod Och Vemod Är Värdesinnen» занимались они ровно тем, что от них можно было ожидать: рвали, метали и импровизировали так буйно, словно в последний раз. Оказалось, впрочем, что не в последний. Свежий альбом «Allt Är Intet» («Всё есть ничто») — логичное продолжение предыдущего высказывания: если долго и последовательно заниматься деконструкцией мира, рано или поздно от него ничего не останется.
Должно быть, поэтому пластинка начинается с «ничего» — неожиданно тихо и даже почти умиротворенно, с кавер-версии шестидесятнической любовной баллады фолковой певицы Карен Далтон «It Hurts Me Too». В версии Софии Йернберг звучит она как панихида по всему живому — так же скорбно и опустошенно, как «Blue Crystal Fire» Робби Башо, который певица перепела в прошлом году на пластинке Fire! Orchestra. Дальше, впрочем, начинается долгожданное землетрясение. На протяжении всего альбома музыканты, по большому счету, разрабатывают один и тот же прием. Сначала выстраивают крепкую базу ритма силами Берге Фьордхейма, который уместно смотрелся бы хоть в трэшкор-группе, хоть среди образцовых краут-рокеров. Его поддерживает Хана, задача которого — выдавать бронебойные риффы и обеспечивать грув, подталкивающий композицию вперед. Затем грубыми мазками намечаются мелодические линии и стартует соревнование на саксофонах, чаще в духе «кто кого переорет». Причем буквально: например, в «Kråka. Rörde Sig Aldrig Mer» баритон- и тенор-саксофоны заходятся истошными криками, которым вторят дикие вопли Йернберг; отличить один инструмент от другого (и от человеческого голоса) становится решительно невозможно.
Что удивительно, в какофонию музыканты так и не скатываются, хотя, несомненно, много раз оказываются на грани. В каждого участника группы как будто встроен внутренний противовес хаосу: Густафссон запросто превращается в ураган, но при этом хорошо чувствует паузы и пустоты в музыке, Йернберг быстро переходит от криков к шепотам, Фьордхейм — от шизофренических соло к размеренным и ровным квадратам. Быть может, именно о контрастах, о врожденной дуальности всего живого, разрушении и созидании, тихом и громком, обо всём и ничем сразу и есть эта запись. По крайней мере, такая мысль обнадеживает: если всё есть ничто, то тогда конец вполне может стать началом — в том числе и для The End.